Глиняный мост  - Маркус Зузак

Надо отдать должное постаревшему Майклу Данбару.

В этот раз он не промахнулся.

Фотография была произведением искусства.

Когда Клэй вернулся, он стоял на кухне возле плиты.

– Ну, отдал?

В его впалых глазах – надежда.

Руки казались неуверенными, смущенными.

Клэй кивнул.

– Очень понравилось.

– Мне тоже. У меня есть еще одна, раньше сделанная.

И, угадав мысли Клэя, добавил:

– Там за тобой легко подглядывать: ты будто отключаешься.

А Клэй: хорошо среагировал, и еще кое-что – впервые с дня приезда.

– Помогает забыть, – сказал он и поднял взгляд на Майкла. – Хотя я не уверен, что правда хочу забыть.

И возле раковины стояла небезызвестная Девочка-сбивашка – светловолосая Пенни Данбар.

– Эй, пап?

Это было сильной встряской для них обоих, и потом следующая секунда – кода.

– Знаешь… я скучаю. Я по ней так скучаю, пап, ужасно скучаю. – И вот тогда – пара шагов – мир изменился.

Он подошел и обнял мальчишку.

Обнял за шею и прижал к себе.

Наш папаша стал ему отцом.

* * *

Но потом они вернулись к мосту.

Будто ничего не произошло.

Они ставили леса и молились за своды, вернее, за своды, которые будут стоять вечно.

Но, если задуматься, это и впрямь забавно: эфир между отцами и сыновьями – и особенно между этим отцом и этим сыном. Сотни мыслей на каждое сказанное слово: если слова вообще произносятся. Клэй особенно остро почувствовал это в тот день, как и в дни, что ложились штабелем после. Ведь ему так много было что рассказать. Иными вечерами он выходил из комнаты поговорить, но потом с колотящимся сердцем возвращался обратно. Он так живо помнил, каким он был ребенком, как просил историй из Фезертона. В те дни его носили в постель на спине.

Он репетировал за пустым старым столом; ларец и книги рядом.

Перо Ти в руке.

– Пап?

Сколько раз придется ему репетировать?

Однажды он почти дошел до тяжелого света кухни, но вновь отступил обратно в коридор. А на следующий раз все же перешагнул порог, крепко сжимая «Каменотеса» – и Майкл Данбар его заметил:

– Входи, Клэй, что это у тебя там?

И Клэй стоит, пойманный, на свету.

Поднимает руку с книгой. Говорит:

– Да вот.

И поднимает выше. Книгу, такую бледную и потертую, с растрепанным и мятым корешком. Держит перед собой Италию, и фрески на потолке, и все сломанные носы – по одному на каждый раз, как она это читала.

– Клэй?

Майкл в джинсах и футболке; его ладони – будто истертый бетон. С Клэем у них похожие глаза, только у Клэя в них – постоянное пламя.

И когда-то у него был бетонный пресс.

Помнишь?

У тебя были вьющиеся волосы; они и теперь такие, но в них стало больше седины – потому что ты умер, и немного постарел, и…

– Клэй?

Он это наконец сделал.

Кровь потекла из камня.

Книга в руке, протянута ему:

– Можешь рассказать про «Рабов» и «Давида»?

Во многих смыслах можно было сказать, что кот был огромной ошибкой: у него обнаружилась куча отвратительных привычек.

Он практически постоянно пускал слюни.

У него кошмарно воняло из пасти.

У него была какая-то жуткая постоянная линька, перхоть и склонность при еде разбрасывать корм из миски.

Он блевал.

(– На, погляди, – как-то поутру орал Генри. – Прямо под мои туфли!

– Скажи спасибо, что не в них.

– Заткнись, Рори… Томми! Иди убери эту срань!)

Глухой ночью он принимался мяукать – таким жалобным тонким голосом! А потом этот яйцемес с когтями, который он затевал, прыгнув на первые попавшиеся колени. Бывало, когда мы смотрели телик, он перебирался с одного из нас на другого и во сне раскачивал дом своим мурканьем. Больше всех его терпеть не мог Рори; он лучше всех резюмировал общее мнение:

– Томми, если этот чертов котяра еще раз затеет шинковать мне яйца, я его, суку, прикончу, точно говорю – а ты, не сомневайся, будешь следующим.

Но зато Томми стал намного счастливее, и Генри научил его ответу:

– Он просто пытается их найти, Рори.

И даже сам Рори не выдержал, захохотал, и тут же потрепал полосатое чудовище, которое лежало у него на коленях, протыкая когтями шорты. Потом появятся рыбка, и птица, и Ахиллес, но следующей придет черед собаки. Это Гектор проторил им всем дорогу в наш дом.

* * *

А был уже декабрь, и вот непреложный факт: Клэй стал специалистом по дистанции в четыреста метров.

Знал каждый винтик.

В Чисхольме никто не мог с ним тягаться, но скоро появятся соперники. Новый год принесет зональные и региональные соревнования, и если он хорошо выступит, то попадет и на штат. Я думал о новых способах тренировки и вернулся к прежней мотивации. Я начал, где когда-то он, в библиотеке.

Читал книги и статьи.

Перебирал компакт-диски.

Все, что я мог найти по легкой атлетике, пока за моей спиной не выросла служительница.

– Добрый вечер, – сказала она. – Молодой человек! Девять часов. Мы закрываемся.

Незадолго до Рождества это случилось.

Гектор ушел и пропал.

Мы все ходили на поиски, и это было немного похоже на наши розыски Клэя за исключением того, что в этот раз Клэй был с нами. Мы все обшаривали окрестность по утрам, пацаны еще и после школы; возвращаясь домой, я к ним присоединялся. Мы даже съездили в Уэзерилл, но кот просто испарился. И даже шутки казались тухлыми.

– Слышь, Рори, – сказал Генри во время нашего обхода улиц. – По крайней мере, может, яйца твои заживут.

– Ага, свалил, и хер с ним.

Томми шел немного поодаль от нас, в ужасной тоске и обиде. Он подскочил к ним и пытался захватить и повалить на землю.

– Сволочи!

Он выплевывал в них свою обиду. Он качался и лупил кулаками. Размахивал своими детскими ручонками.

– Сволочи, уроды уродские!

Поначалу они скорее пытались зажигать в сгущавшемся сумраке.

– Ни фига! Не знал, что Томми так здорово умеет матюгаться!